Глядя на ее осунувшееся лицо с заметно проступавшими морщинками, он проговорил с нежностью в голосе:
– Я-то мужик. Ты о себе подумай. Не пора ли тебе успокоиться? Олег, наверное, ждет, не дождется, когда вы вернетесь в Летное?
– И не говори. Грозится даже жениться и родить, чтобы заставить нас вернуться.
– Он дружит все с той же девушкой, с которой приезжал ко мне в прошлом году?
– Не знаю. У них сейчас все по-другому. Не как у нас. Но, если у него кто родится, я с радостью стану бабушкой. А до этого я еще повоюю за тебя и себя. За тобой я буду следить и чуть что, сразу приеду. Не обижайся, если буду звонить каждый день.
– И звони и приезжай, я буду только рад.
– И вот, что. Они правы. Тебе сейчас никак нельзя высовываться. Попридержи себя хотя бы до выборов. Ими займутся без тебя.
***
Он почувствовал в себе какую-то опустошенность, может быть, впервые после той ночи, когда проснулся без памяти. Конечно, нынешнее его состояние, было несравнимо с тем, и все же ему было не хорошо. Он чувствовал, что у него начинается новый этап его жизни. Единственное, что он твердо знал: этот этап будет нелегким, и к нему надо быть готовым во всеоружии.
На следующий день была суббота. Всю ночь шел второй снег, ложившийся уже на мерзлую землю, а значит, надолго. Чтобы отвлечься, Костя созвонился с Женей и предложил ему съездить в Колину деревню. Катя и Оля ездили туда регулярно, а мужьям все было недосуг. Женщины, узнав об этом, захотели присоединиться к ним, взяв с собой и детей, тем более что Любушка и Николка в субботу не учились, а шестикласснику Вадику разрешили пропустить уроки. Дети были несказанно рады, так как за домом был крутой берег реки, и лучшего места для лыжников и саночников нельзя было придумать.
Костя и Женя, расчистив двор от снега и наколов для русской бани дрова, в кои годы уселись за шахматы, с трудом припоминая дебюты. Не дав доиграть партию, женщины позвали их к столу. В самый разгар застолья, когда, напившись, словно дворники в день получки, они запели под гитару, к ним прибежала Марфуша, выдавшая матерные частушки про демократию. Самая приличная из них оказалась вот эта: «Во всех бедах виноваты либералы – демократы. Они – в рот бы их е..ать – лишь умеют воровать». Катя, знавшая Марфушу с пеленок, как добрую и скромную тетю, не верила своим ушам.
Мужчины проснулись поздно, с несвежими головами. Катя предложила им опохмелиться, но они не были алкоголиками: от одного вида водки их воротило, – и лечились крепким чаем. Однако в обед к ним приехал Дима с новостями, заставившими их выпить, но на этот раз хмель их не брал.
Дима рассказал, что в девять ему позвонила Татьяна Петровна и передала приказ мэра срочно прибыть в мэрию. Там она представила его новому начальнику РОВД по фамилии Борзов, который заявил, что бюро «Щит и меч» переходит в его распоряжение на время действия чрезвычайного положения. Дима спокойно возразил:
– Нас оно никаким боком не касается. Мы работаем по договорам с фирмами.
– Все отменяется на период правления и переходит в подчинение губернатору.
– Воровство, грабежи и рейдеры тоже?
– На криминал будет распространяться закон военного времени.
– Расстрел на месте? – усмехнулся Дима. – Только не забудьте предупредить бандитов об этом.
– Для острастки можно одного – двух и расстрелять. Такое разрешение получено.
– Только ли в отношении криминала? Или еще кого? – встретив внимательный взгляд Борзова, Дима беззаботно продолжил. – Вы так и не сказали, чем вы намерены занять моих охранников. Это будет их первый вопрос. И будет ли сохранена зарплата? Кто будет ее выплачивать? Директора фирм вряд ли раскошелятся.
– Заставим.
– Это надо заранее обговорить. Но на главный вопрос, какую работу вы намерены возложить на сотрудников бюро, вы так и не ответили.
Борзов, крупный полнеющий мужчина лет пятидесяти с холеным лицом кабинетного чиновника, еще внимательнее посмотрел на Диму и сердито бросил:
– Что прикажут.
Дима покачал головой:
– Так дело не пойдет. Мы люди вольнонаемные, а не на госслужбе.
– Вы прежде всего патриоты России.
– И ее народа, – добавил Дима.
Лицо Борзова исказила гримаса, словно Дима сообщил ему большую неприятность. Ответил он не сразу, видно, обдумывал, что сказать.
– Смотря, какого народа. Он легко поддается влиянию и поэтому им надо управлять, как лошадью, иначе он может уехать не туда, куда надо.
– Весь вопрос в том, куда его заставляют ехать. Как я понял, вы хотите использовать моих охранников для усмирения народа. Я правильно вас понял?
На этот раз пауза была еще длиннее. Борзов знал, что каждое его слово будет передано сотрудникам бюро «Щит и меч». Он также был осведомлен об их активном участии в сражениях четырехлетней давности против ОМОНа и хотел на этот раз привлечь их на свою сторону. Но он понял, что сделать это с таким их руководителем не удастся. Он вынул из кармана бумажку и, заглянув в нее, спросил:
– Греков Дмитрий Сергеевич. Правильно?
Дима достал свое удостоверение и прочитал:
– Греков Дмитрий Сергеевич. Правильно.
Борзов вперил в Диму свирепый взгляд и прошипел:
– Я посмотрю, как ты запоешь в камере с уголовниками. Пошел вон.
– С удовольствием, – сказал, поднимаясь, Дима.
– С удовольствием запоешь или с удовольствием ушел? – спросил Женя.
Но Косте было не до шуток. Он спросил Диму:
– С вертолетами прокола не будет?
– Все продумано до мелочей. У всех железные алиби.
Дома Верхов просмотрел номера звонивших телефонов. Некоторые номера он узнал, но перезванивать не стал: наверняка хотели выразить ему поддержку, в которой он больше не нуждался, так как уже успокоился и лишь обдумывал варианты своего трудоустройства. Первое, что ему пришло в голову и к чему он пришел окончательно, перебрав все варианты, – пойти на станкозавод, на чьем счету находились деньги Нагорного. Имея к ним доступ, он сможет распоряжаться ими не от мэрии, а от… А вот, от кого или чьего имени, это лучше его должен был знать Хохлов.
Вдруг тот сам позвонил и спросил сходу:
– Ко мне не надумал идти? Я бы с радостью предложил тебе свое место, да боюсь, не понравится это многим моим субпоставщикам и покупателям: очень уж сурово охарактеризовал тебя Президент. Я все обдумал. Будешь директором-распорядителем благотворительного фонда завода. Оклад будет хороший, во всяком случае, не меньше, чем у мэра.
Верхов сразу согласился, но уехать на завод ему не дали звонки. Не успел он одеться, как позвонил по Катиному телефону Архипов:
– Только что состоялся разговор, с кем, не по телефону. До выборов можешь спать спокойно. Они боятся, что твое задержание всколыхнет не только Лески, но и область, и поставит окончательно крест на их победе на выборах, так как ей никто не поверит. Сейчас они даже хотят вернуть тебя до выборов в мэрию. Думаю, поддаваться на эту уловку тебе не следует. Мэром при этом Президенте тебе все равно не быть, а оказывать им услугу не стоит.
– Я и не подумаю, потому что уже устроился к Хохлову на станкозавод.
– Молодец! Главное, не сиди без дела. Я тоже подумываю где-нибудь пристроиться.
– Если не побрезгуете быть представителем по Центрограду и западным районам области Благотворительного фонда завода, я буду очень рад.
– Название очень удачное. Я подумаю, если не найду что-нибудь попроще типа должности управдома или председателя садового товарищества.
– Подумайте, Олег Гаврилович. Я буду рад продолжить работу с вами.
Затем с разрывом в минуту позвонил Безусяк и сообщил, что вчера вечером в городскую гостиницу прибыли около пятидесяти человек в составе проверочной комиссии, назначенной губернатором, после чего спросил:
– А насчет меня и Есакова уже знаешь?
– Нет, а что?
– Временно отстранены от работы на период действия губернаторского правления. Кроме нас, также отстранены судья и спикер, и опечатана редакция газеты «Лесковский вестник». Юра сейчас изучает, имеет ли Губернатор такие права. И насчет тебя, избранника народа, тоже.
– Ко мне примешан Президент. Это он ему приказал.
– Ну и что? Мало ли что придет ему в голову? Юра советовался с кем-то в Москве, есть смысл подать в суд на Президента за то, что он обозвал тебя киллером. Наш суд, ясное дело, откажет, а Страсбург?
– И он откажет, потому что такой Президент для Запада подарок.
– Но попытка – не пытка, что-то ответить они должны, а Нина Кузина придаст это широкой огласке.
– Нинину газету тоже опечатали.
Безусяк выругался:
– Твою мать, демократия в действии.
– Не мою мать, а его, – обиделся Верхов за свою мать, которая была для него святая, как дева Мария для верующих.
